Испанский гамбит - Страница 86

Так что это могло бы быть? Боль? Пфу. Пытка? Для многих, но не для тебя. Смерть? Страх смерти? Нет. Если ты умрешь раньше, чем я получу то, что мне надо, считай, что ты выиграл. А ты бы не прочь, верно? Потому что у тебя так мозги работают. Я столько думал об этом, что стал самым большим в мире экспертом по Левицкому. Я ночи напролет не спал, а все придумывал, как бы вынуть из тебя то имя.

И я придумал. Потому что я понял, где надо искать твое слабое место.

Ленни сделал эффектную паузу, явно наслаждаясь своим открытием.

– Знаешь, где я стал искать? Я тебе расскажу, это и вправду интересно. Я решил заглянуть… в себя самого. Мы с тобой, Левицкий, почти одинаковы. Евреи, оба родились в этой сучьей России. Оба уехали куда глаза глядят искать лучшей жизни. Научились быть жестокими. Научились делать что нужно. Смотреть и видеть мир таким, каков он есть, и управляться с ним. Не трусить. Мучить других. Оба стали большими шишками. Сумели все забыть. Вернее, почти все. Но когда я был еще пацаном, и даже тогда, когда я был мелким в банде, и потом, когда научился бить и все в городе стали меня бояться, и даже тогда, когда я приехал сюда и влез в это дело, была одна вещь, которую я никогда не забывал. Потому что всегда боялся этого. И даже сейчас боюсь. Стоит оказаться рядом с этим, и сразу начинаю нервничать. Могу спорить, что ты тоже этого боишься.

Он улыбнулся.

– Вспомни, старик. Ну, лет пятьдесят назад? Для меня это было три десятка лет назад. Но все равно ты помнишь это, так же как и я. Они всегда появлялись верхом. Всегда на лошадях. Эти чертовы лошади были такие жутко огромные, такие высокие, что любого пацана могли размазать по земле и не заметить. И некуда было от них деться. И может, сегодня тебе повезло, потому что они не собираются выжечь ваш городишко, а завтра, может, не повезет, потому что они выжгут его дотла. И они всегда являлись на лошадях. Я их так помню. Большие, как дом, сплошные мускулы, и пар из ноздрей, и силища. Я видел, как два моих брата оказались под копытами. Ну, засосало их туда, как в машину, и не вылезти, так и затоптали. Только куски на снегу от них остались.

Старик заговорил:

– Такое было раньше, такое было только до революции. Мы изменили жизнь. Мы совершили революцию.

– Ха! Революцию! Посмотрите на него. Сегодня, старый жид, мы обойдемся без всяких там революций. Пусть у нас лучше будет тысяча восемьсот девяносто седьмой, сорок лет назад. А о лошадях, старик, я позаботился. Лошади будут.

И он сдернул с глаз Левицкого повязку.

Левицкий увидел, что находится в конюшне, на чердаке, над загоном для лошадей. До земли было футов двадцать, ворота, как он заметил, оставались открыты.

Через которые они и пришли.

– У испанцев огромная кавалерия. Они любят лошадей, и их тут полно. Эти, что здесь, в конюшне, злые как черти. Им уже неделю не давали корму. Вместо этого я присылал сюда парня, и он стегал их. Крепко стегал кнутом. Свистел, дул в рог. Ну, эти лошади просто бешеные. Таких ты никогда и не видел, старик.

Он подвел Левицкого к краю люка.

В расположенной под их ногами конюшне скучились лошади. Они толкались, брыкались, лягали одна другую. Кипящая, почти монолитная масса. Их отрывистое ржание долетало до чердака, как и их вонь и злоба.

– Хочешь туда, к ним? Они и так-то бешеные, а с тобой совсем очумеют. Вмиг затопчут. Копыта у них, как ножи, острые. Скажи, может, ты хочешь сегодня погладить хорошенькую лошадку?

И он подтолкнул Левицкого дальше к краю.

«Что я такое, – подумал Левицкий, – всего только старик. Господи, помоги мне, я же никакой не Сатана. Он хочет сбросить меня вниз, туда. Помоги мне, Господи».

Он и впрямь вспомнил, как проносились они по деревне. Сколько лет назад это было?

– Эй, ты собираешься говорить? Я устал тебя держать.

Левицкий плюнул ему в лицо, и Ленни швырнул его вниз.

Он падал довольно долго, надрываясь в крике, но вот веревка натянулась и дернула его обратно, причинив страшную боль, – она была привязана к наручникам. Он повис над загоном с вывихнутыми плечами. Боль разрывала тело. Но что было еще хуже – он висел между лошадьми и только длина веревки не позволяла ему упасть на загаженный пол конюшни.

Воспаленное дыхание обезумевших животных, горячее и зловонное, обжигало лицо. Одна из них подтолкнула его мордой, потом еще раз; от боли в плечах он готов был кричать. Другая изо всей силы ударила корпусом. Он раскачивался, как маятник, то и дело ударяясь то об одну из них, то о другую. Они ржали, лягались задними копытами, бешено наскакивали на Левицкого, кусались. Лошади бесились и неистовствовали; они носились вокруг него, брыкаясь, кусая и толкая. Они были огромные, а он – таким слабым.

В его мутившемся разуме мелькнули воспоминания о казаках. В тот день они пришли убивать. Он вспомнил, как такая же тварь ударила его отца, увидел взмах блестящего лезвия, хлынувший поток яркой крови. Почувствовал запах горящих изб… Но яснее всего он помнил ржание и визг этих зверей.

Левицкий очнулся.

Лежа на каменном полу чердака, он глядел прямо в лицо Володину.

– Ты отключился, старик. Упал в обморок. Я оказался прав, ты их до смерти боишься. Поднимите его, – сказал он, обращаясь к своим подручным.

Те подняли Левицкого и подвели к краю чердака. Лошади постепенно успокаивались.

– Лампу, – приказал Болодин.

Тот, кого звали Угарте, схватил со стола горящую керосиновую лампу.

– Бросай.

Испанец швырнул лампу вниз, она разбилась и мгновенно разбрызгавшийся по полу керосин охватил помещение пламенем. Лошади взбесились. Они визжали, носились по всей конюшне, охваченные ужасом, становились на дыбы. Пламя крепло, красные блики плясали в их безумных глазах, отражались на потных боках.